Андерс Цорн: в чём уникальность живописца?

«Цорн — какой-то баловень судьбы, которого природа наделила всем, о чем только может мечтать художник». И. Грабарь

Осенью 1897 года в Петербурге открылась одна из первых крупных выставок зарубежных художников в России — выставка скандинавской живописи конца XIX века. Это важное событие в культурной жизни столицы сопровождалось приездом на открытие экспозиции прославленного шведского живописца и графика Андерса Цорна.

Цорна в России знали задолго до посещения им Петербурга и Москвы. Его произведения, появившиеся на международных художественных выставках Парижа, Лондона, Мюнхена и Берлина в конце 1880-х годов, сразу же привлекли в себе внимание. В них русские мастера открыли редкое сочетание неподдельной естественности образов, созданных будто на едином дыхании, с точностью тщательно отработанного профессионального приема.

В конце XIX века живопись Скандинавии находилась на подъеме. Игорь Грабарь писал, например, о берлинской выставке 1896 года: «Северяне — шведы, норвежцы, датчане — сильнее всех. Они выдвинулись совсем недавно и успели не только заставить заговорить о себе весь художественный мир, но и вытеснить других, занять первенствующее место».

Центром берлинской выставки бесспорно являлся Цорн. Это был один из лучших знатоков формы, сумевший соединить с ней блестящий колорит. Между Цорном и русской художественной интеллигенцией установились творческие связи. Его парижскую мастерскую посещали организатор выставки скандинавского искусства в русской столице С. Дягилев, известный меценат С. Мамонтов, художник К. Коровин и другие. В России Цорна ждали с нетерпением и те, кто был знаком с ним лично, и те, кто судил о нем лишь по восторженным рассказам современников, будораживших воображение молодежи. Шумный успех его произведений на выставке, показательные сеансы в России, наглядно продемонстрировавшие виртуозное владение кистью, блеск его всемирной известности — все это привлекало к гостю всеобщее внимание.

В России его ждали яркие и интересные встречи с деятелями русской культуры. Но особенно сильное впечатление на Цорна произвело знакомство с П. Третьяковым и его знаменитым собранием живописи.

Цорн особенно любил работать на публике. Во время одного из показательных сеансов был написан портрет Саввы Мамонтова. Присутствующие художники вспоминали: «Цорн писал портрет какой-то огромной кистью, всего лишь тремя красками: черной желтой и белой».

Когда Мамонтов спросил Цорна, почему он не сделал на его пиджаке ни одной пуговицы, тот гордо бросил: «Я не портной, а художник». Эффектная фраза знаменитого «мэтра» всем очень импонировала и стала довольно известной в среде художников.

Размашистое письмо Цорна оставляло на вязкой живописной поверхности мощные и длинные, словно борозды, мазки. Он представлялся современникам чародеем, обладавшим редкой способностью в 1−2 сеанса создать сложный портрет без предварительных эскизов. Стремительное письмо Цорна привлекло внимание Б. Кустодиева, К. Сомова, Ф. Малявина, В. Серова. Их работы 1890−1900-х годов написаны широкими мазками в характерной гамме, основанной на серых, черных и буро-коричневых тонах.

Интерес художников к мастерству А. Цорна в 90-е годы XIX века не случаен. В это время на смену остросоциальной живописи передвижников приходят произведения, в которых преобладает иной взгляд на мир. Возрастает роль живописной формы: цвета, фактуры. В поисках нового слова в искусстве художники изучают классическое наследие, современный опыт зарубежных мастеров.

Кажущаяся внешняя легкость манеры Цорна сложилась в результате кропотливой работы серьезной школы в области рисунка и живописи. Большое значение сыграло 8-летнее пребывание в Париже. Шведский художник приехал во Францию в 1888 году, когда страсти, вызванные выступлением импрессионистов, участников Салона Отверженных, уже улеглись, и можно было трезво оценить достижения направления.

Выбрав мотив, Цорн изображал его в разнообразных техниках — сначала в офорте и акварели, а затем в масле. Работая над офортом, художник расставлял основные акценты, предельно сгущая штриховку в тени и оставляя почти нетронутой поверхность листа на участках освещения.

Это далеко не случайно. Свою деятельность после окончания Стокгольмской академии художеств Цорн начал как график. Увлечение акварелью связано с ранним лондонским периодом творчества. Постепенно появился интерес к искусству офорта, которым Цорн активно занимался в Англии в 1882 году по руководством шведского графика А. Хейга.

У Цорна своеобразная техника письма. Его офорты отличаются живописностью светотени. Острые росчерки штрихов, свободно покрывающие лист косыми лучами, как бы перекликаются с размашистой манерой Цорна-живописца. Его рисунки и картины не знают единой плавной линии. Изображение возникает из множества дробящихся штрихов, которые сгущаются в темных пятнах тени и рассеиваются в тончайших тональных переходах, обнажая белое поле листа. Оно то вспыхивает и рассыпается множеством бликов («В омнибусе»), то мерцает таинственным свечением уличного фонаря («Ночной эффект»), то растекается лавиной солнечного света, растворяющего контуры изображенных фигур («Дети»).

При ближайшем и внимательном рассмотрении произведений Цорна становится понятна цель его динамичной штриховки. Штриховка, которой мастерски владел Цорн, соответствовала его стремлению передать изображаемый мотив в динамике. Колкие штрихи, пересекающиеся под острыми углами в офорте «В омнибусе», словно призваны передать дребезжащий звук движущегося по мощеной дороге транспорта. Напротив, в портрете Розитты Маури штрихи делаются разреженными — и образное звучание произведения становится иным. Кисть Цорна как бы едва касается поверхности, покрывая ее тонкой сеткой косых росчерков, сквозь которую проступает смеющееся лицо молодой девушки. В графическом листе «Вальс» мелкие линии сливаются в динамичный вихревой поток.

В офортах импрессионистический дар Цорна нашел более полное воплощение, чем в живописных произведениях. При повторении офортных мотивов в технике масляной живописи изображение становилось уравновешеннее, и ощущение трепетной пульсации исчезало.

Графику мастера в России знали хорошо, многие его листы были приобретены петербургскими и московскими коллекционерами. Некоторые работы, и среди них офорт «Ночной эффект», были Цорном подарены К. Коровину в знак дружбы. В ответ на это Коровин преподнес ему несколько своих пейзажей, хранящихся ныне в художественном музее Цорна в городе Мора.